ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ…

(…) Если бы сегодня пришлось писать историю азербайджанской музыки последней сотни лет, оказалось бы (…), что наивная (скептик скажет: «вынужденная в то время») интертекстуальность «Лейли и Меджнун» (для непосвященных: опера (Уз.Гаджибекова, 1908 г. Ред.) эта – своего рода pasticcio, скомпонованное из довольно пространных фрагментов традиционного мугамного репертуара, соединенных авторским, сочиненным материалом) не была подавлена навсегда и проявилась, например, почти через век в изощренной по смысловому напряжению, но столь же беззащитно-наивной по форме интертекстуальности «Хутбы, мугама и суры» Фараджа Караева.
     Хочу подробнее остановиться на этом поразительно странном и при этом внутренне невероятно логичном произведении, которое особняком стоит и в творчестве самого композитора и в современной азербайджанской музыке. Заказ на «Хутбу…» пришел из Голландии, от фестиваля музыки для щипковых инструментов с чет­ким условием – с камерным составом Nieuw Ensemble должен непременно играть тар. Более экстравагантного задания композитору, на дух не выносящему «заигрывания» с фольклором и национальной традицией, придумать нельзя было. Произведение, которое появилось в результате, оказалось и точкой зрения на судьбы национальной культуры, и изъявлением почтительного к ней отношения, и лирическим откровением по поводу «аннигиляции» фигуры композитора-творца в современном творческом процессе.
     Три части произведения – это своеобразные три варианта взаимодействия тара (Восток) и остальных инструментов (Запад). В первой части («хутба» означает «проповедь») складывается интонационное напряжение между проявлением императива и ответным высказыванием (проповедь – активное действие, направленное на убеждение и привлечение новых адептов). Вторая часть – на авансцену действия выходит тар, которому дается возможность высказаться сполна и … тут начинает звучать мугам, не прерываемый, не обрабатываемый (это уже не назовешь цитатой, потому что почти семиминутная пьеса – мугам Шуштер – звучит целиком). В финале (полностью!) звучит в магнитофонной записи 75-я сура Корана – отношение композитора вновь бережное до ригоризма, ему недостаточно пары строк, намека – должен прозвучать именно весь текст суры, который, согласно традиции мусульманской речитации, чередуется с длительными паузами между строфами. Именно в эти паузы, не нарушая цельности самого текста, помещает автор распавшуюся на атомы аморфную массу отдельных возгласов инструментов, среди которых есть все, включая тар, но нет уже ни различий, ни движения, ни устремлений.

Подобное обращение с привлеченным материалом поначалу сбивает с толку – неужели композитору не хватило мастерства и выдумки что-то сделать с мугамом и чтением Корана, чем просто «вставить» цельные замкнутые тексты в собственный текст, добрая половина которого оказывается лишь комментарием к этим «другим» текстам. На самом же деле композитор, взглядом прикоснувшийся к нетленному, испытывает благоговейный трепет, не позволяющий ему что-либо предпринимать и относиться к традиционной культуре как «материалу для обработки». Какое-то предощущение нового стиля, еще не откристаллизовавшегося в теоретические понятия и ярлыки … это уже не постмодернизм, где иные тексты фрагментированы … опять параллельный пример из новой архитектуры – «Ле Фреской», проект Бернара Чуми, где комплекс зданий, построенных в 20-е годы, не перестраивается, а просто реставрируется и «накрывается» ультрасовременным фасадом и общей крышей…

С высоты экзистенциального обобщения автор как бы отвечает всем нам, рассуждающим по поводу того, что же в каждом из нас восточного и западного – «Люди, не ищите эту границу между собой и внутри себя: грядет Судный День и тогда пред ликом Всевышнего эти различия окажутся суетными и тщетными». (…)

МУГАМ И СОВРЕМЕННАЯ МУЗЫКА АЗЕРБАЙДЖАНА

(…)
Фарадж Караев (…) поначалу не тяготел к прямому воссозданию мугамных идиом. И все же в художественном мышлении композитора — в его ощущении времени, принципе абстрактной работы с мелодическими моделями — всегда неуловимо присутствовали черты мугамности. А в последние годы в творчестве Ф. Караева неожиданно обозначились и непосредственные проявления мугамности — это композиция «Хутба, мугам и сура», где в качестве цитаты включен мугам Шуштэр, исполняемый на таре. (…)



Faradj Karajev…
Zijn driedelige werk Khutba, Mugam and Surah vormt een goede illustratie van zijn stijl. Khutba, dat ‘gebed, preek’ betekent, opent met ritmische akkoorden, gevolgd door zachte wervelingen, waarna wilde sprongen en zenuwachtige hoketusfiguren een gevoel van extase oproepen. Mugam bestaat grotendeels uit een traditionele solo van de tar, een Azerbeidjaanse luit. Het stuk wordt afgesloten met Surah, waarin een mannenstem op de monotone wijze van een muezzin een hoofdstuk uit de koran voordraagt. Zijn woorden worden telkens afgesloten met donkere elektronische klanken, waarna het ensemble korte, atonale figuren speelt.
Khutba, mugam and Surah – een drieluik voor tar (een fantastisch klinkende soort luit), elektronica en ensemble. Het hoogtepunt was hier deel twee, een lange geimproviseerde tarsolo van Mohlet Muslimov. Het ensemble zorgde hier voor de komma's, uitroeptekens en vraagtekens. Khutba verzandde in een hectische polyfonie van strijkers, en ook in het slotdeel sijpelde de spanning weg. Voor westerse oren hieven de afwisseling van tapeklanken (een mannenstem die op een reciteertoon voorleest uit de Koran) en tastende, pointillistische tussenspelen elkaar op. Misschien vaker horen.




Композитор Руфат Халилов примет участие в проекте Temp'ora International Meeting, который проводится с 25 по 30 августа 2014 года во французском городе Сенон. Руфат Халилов расскажет о творчестве российско-азербайджанского композитора Фараджа Караева, а также продемонстрирует в записи его сочинение Xütbə, muğam və surə, премьера которого состоялась в Амстердаме в рамках Tokkel Festival в 1997 году. Исполнители – голландский Nieuw Ensemble, дирижер Ed Spanjaard, солист Möhlət Müslümov (тар).